Слепая любовь - Страница 35

— Есть.

— Я знаю, я здесь жила раньше... Можно позвонить?

— Да, пожалуйста, проходите.

Она прошла в комнату. Интересно, как здесь сейчас? Что изменилось, что осталось по-прежнему? Запах, кажется, изменился — видимо, люди уходили и уносили запах с собой, не оставляя следа... Пройдя несколько шагов, она протянула руку — телефон, тот же самый, старый бледно-зеленый аппарат, стоит на прежнем месте, и диск вращается так же туго, как раньше... Гудок... Только номер она не помнила.

— Послушайте, сейчас... — От волнения пальцы были словно деревянные, не слушались, да и надежда была настолько призрачной. — Сейчас... вот. Записная книжка, пожалуйста, найдите номер Владислава на букву «В»...

— Вы что, сами не можете? — Мужчина послушно протянул руку, не отрывая взгляда от Данкиного лица — ее глаз он не видел.

— Не могу, я слепая, пожалуйста, быстрее... — Она ответила не задумываясь, уже привычно воспринимая свою странную, шокирующую большинство незнакомых людей особенность.

— Извините. — Он начал торопливо листать страницы, и Данка отстраненно подумала: почему все извиняются, словно считают себя виноватыми в том, что она такая ущербная?

Он назвал номер, Данка глубоко вздохнула, сосредоточилась, чтобы унять дрожь в голосе, и принялась крутить упругий диск...

— Алло.

— Владислав?

— Да, я слушаю...

— Это Дана. Послушай, ты помнишь...

— Дана? Какая Дана?! — Его голос вдруг стал глухим, и она почувствовала сквозь расстояние — что-то не так. Как будто он разговаривает с призраком...

В машине было тепло и немного душно.

— Господи, значит, ты жива! — все еще не веря, произнес он. — Вот, значит, как...

Она молчала. Все произошедшее казалось настолько диким и абсурдным, что просто не могло вместиться в сознании. Выходит, ее просто похоронили — вот в чем была причина... Ее передернуло — подобная жестокость граничит с моральным садизмом, человек, который действует такими методами, не может называться человеком... Почти два года — а ведь все могло быть иначе!

И все же — может быть, теперь у нее есть надежда? Влад не мог видеть, как отчаянно сжала она побелевшие пальцы — а сердце ее, до этого момента стучавшее часто-часто, на минуту, казалось, совсем остановилось, и она спросила:

— А Андрей?.. Он — где?

— В Америке, где же ему еще быть. Где-то через месяц после твоей смерти он туда и уехал.

Тысяча острых игл — как странно слышать эту фразу, но она тут же забылась, затерялась в стремительном и беспорядочном потоке мыслей, растаяла в фимиамах надежды...

— Послушай, но ведь... Влад, ведь можно его найти? Ведь у него наверняка есть телефон, скажи, он оставил тебе свой номер? Ну не молчи, пожалуйста, ведь вы же были друзьями!

— Дана...

Он замолчал, и ей тут же захотелось кричать, плакать, бежать из этой тесной, черной и страшной коробки, снова вернуться в свой пустой дом, не слышать, заткнуть уши — только бы он не продолжал... Но он лишь выдержал паузу, накрыл ее ледяную ладонь своей, широкой и немного шероховатой, а потом — тихо, почти шепотом:

— У него есть жена.

Казалось, все было как раньше. Те же мелкие, колючие и острые стальные снежинки в оконное стекло, тот же сладковатый запах одеколона в салоне машины. Но прошедшая секунда снова изменила мир, снова разделила его на «до» и «после». Позади остались долгое, томительное ожидание, внезапная искра надежды, путь к счастью, который оборвался так внезапно. И теперь впереди — только пропасть, в которую она шагнула без крыльев. И только одно желание — поскорее разбиться.

В висках стучало, голова внезапно закружилась, заплясала, кривляясь, словно горбатый уродливый паяц, чернота перед глазами... Последние слова навязчивым, несмолкающим эхом звучали в сознании; бесчувственная память равнодушно принимала их, просто констатируя факт, просто заполняя еще одну ячейку новой информацией, стереть которую теперь уже ничто не сможет. Очередная черта — теперь, видимо, последняя — была подведена.

— Данка, что с тобой?!

Она вздрогнула, забыв о его присутствии.

— Ты так побледнела, тебе плохо?

— Душно в машине. Открой окно.

От холодного воздуха ей стало немного легче.

— Послушай... Но ведь он не знал, что ты живая. Никто этого не знал, пойми. Так получилось...

— Да ничего, все в порядке... Не обращай внимания. Я все понимаю, тем более уже столько времени прошло. Два года...

— Да, два года. Ты так сильно изменилась, тебя трудно узнать... Послушай, Полина просто сойдет с ума от счастья.

Данка откинула голову на спинку сиденья. Полина... Теперь уже единственный близкий человек на свете.

— Как она?

— Знаешь, мы очень редко видимся.

— Как всегда, — улыбнулась Данка. — Ты никогда не баловал ее своим вниманием.

— Все это так сложно... — начал было Влад, но Данка его оборвала:

— Конечно, я понимаю. Не стоит об этом. Ты знаешь ее новый адрес?

— Знаю. Она сейчас должна быть дома, я тебя отвезу.

По дороге они молчали, каждый погрузившись а свои мысли. Острые снежинки все так же часто и неритмично бились в окно, равномерно и тихо работал двигатель. Его звуки успокаивали, и если бы не снежинки за окном... Они продолжали выстукивать по стеклу в полном беспорядке, словно опровергая саму мысль о том, что на свете может быть гармония.

Редкие розовые лучи солнца таяли в сером снегу, делая вечер прозрачно-бежевым. Полинкины кудряшки были такими же мягкими и длинными, как и два года назад, и все так же пахли дымной свежестью. Данка перебирала их пальцами, гладила подругу по голове, пытаясь хоть как-то успокоить ее. Та рыдала вот уже почти час, примостившись на коврике и уткнув мокрое от слез лицо в Данкины коленки.