Слепая любовь - Страница 17

Ее нельзя было назвать уродиной — впрочем, едва ли такое вообще возможно по отношению к девятнадцатилетней девушке, чей юный возраст уже сам по себе является ярким приоритетом, аурой, отделяющей счастливую молодость от унылой, но бодрящейся еще зрелости и скорбной старости. Сама она шутила, что родители зачали ее под неблагоприятным сочетанием звезд на небе, потому что все, что было некрасивого, она взяла и от матери, и от отца. Длинный нос, который на мужском лице отца казался породистым, превращал Катино лицо в подобие «утеса, на вершине которого дремлет сосна. Высокая такая сосна...» — шутила сама Катя, тут же вспоминая Барбару Стрейзанд и резюмируя свою оригинальность. Но ведь у Барбары Стрейзанд не было такого плоского квадратного лица, таких невыразительных глаз-щелочек, а рот... Как же быть со ртом — ах да, конечно, Джулия Робертс, ее ведь тоже первое время называли лягушкой и никак не хотели даже пробовать на роль — она сама прочитала об этом в журнале. Такое, значит, тоже бывает... Ну а прыщи? Прыщи — они с возрастом проходят...

Зато характер у нее был добрый, веселый, искренний и честный. Редко встретишь такую незаносчивую, учитывая родительское положение, девчонку. Катька вечно подбирала и тащила в дом бездомных животных, птиц с перебитыми крыльями, беременных, грязных и голодных кошек, собак на трех ногах — откуда она только их брала, ведь жила в таком районе, где все бездомные животные находились под неусыпным контролем и регулярно отстреливались, чтобы своим лаем и назойливым мяуканьем не мешали спать уставшим правительственным чиновникам... А она находила, приносила в дом — домработница, тетя Вера, причитала, пугливо оглядывалась по сторонам, чтобы не увидела хозяйка, а в Катькиных глазах стояли слезы... Тетя Вера была меж двух огней, но все же сдавалась. Сколько раз ей за это попадало, сколько раз грозили уволить!

Идея «династического» брака с Андреем Одинцовым воспринималась Катей с известной долей юмора. Она прекрасно понимала, что насильно мил не будешь, хотя Андрей нравился ей еще с детства и сердечко ее быстро-быстро билось тогда, когда он в первый (и последний) раз ее поцеловал, а воспоминание об этом поцелуе она хранила еще долго — тогда ей было десять лет, ему, соответственно, одиннадцать. Но уже тогда Катя была не по возрасту прозорлива — а поэтому не обольщалась, прекрасно понимая, чувствуя, что дальше этого поцелуя у них с Андреем дело не пойдет. «Стерпится — слюбится!» — уверяла ее мать, когда Катя однажды сказала, что они с Андреем друг для друга не предназначены. «Еще как предназначены!» — заключил отец, и на этом, собственно, все разговоры по поводу предстоящей свадьбы были исчерпаны.

— Андрей, а ты знаешь, что нас с тобой хотят поженить? — без кокетства, без малейшего намека как-то спросила Катя по телефону.

— Знаю, Кэт, — ответил Андрей. — А ты сама как на это смотришь?

— Лично я считаю, что тебе ни к чему невеста с таким длинным носом. Всюду будет его совать...

— Да прекрати ты, Катька, самобичеваться... Не такой уж он у тебя и длинный! Да и вообще — не в этом дело, ты же — друг, понимаешь!

— Понимаю, Андрей, на друзьях не женятся. Это что-то вроде однополой любви получается, так?

— Вроде того, — согласился он. — А что, разве я не прав?

— Прав, — согласилась Катя, — я ведь тоже к тебе чувствами не пылаю...

Катя и в самом деле была его другом. Они виделись достаточно редко — учеба занимала слишком много времени, а те редкие свободные промежутки, что выпадали на долю каждого из них, оба предпочитали использовать по-своему. Андрей занялся было боксом, потом бросил, и, конечно, девчонки — одна сменяла другую, листая скучные и однообразные страницы обеспеченной и размеренной жизни. Про некоторых он со смехом потом рассказывал Катьке по телефону — она выслушивала и понимала его не хуже пацана, шутила по делу, иногда немного осуждая его категоричность, а сама пропадала на каких-то бесчисленных выставках малоизвестных художников — живопись еще с детства была ее страстью, но родители посчитали это занятие для своей дочери слишком уж несерьезным. Андрей же, в свою очередь, умел, как никто другой, выслушивать ее восторженные рассказы о картинах, красках и течениях в живописи — опять же по телефону.

Так продолжалось несколько лет — до тех пор, пока в жизни Андрея не появилась Данка.

— Его нет... Не знаю, Катенька, позвони позже, — оправдывалась Галина Сергеевна, в душе проклиная все на свете — где это видано, чтобы с будущей невестой — вот так?

— Привет... Нормально, мне сейчас некогда, Кэт. Позже созвонимся, ладно? — Именно так, уже традиционно, отвечал Андрей на телефонные звонки Кати, которые со временем становились все реже. Однажды им все-таки удалось поговорить, все так же, заочно — по телефону. Андрей позвонил сам, видимо, все-таки соскучившись.

— Ну, приятель, колись. Влюбился?

— Как ты догадалась? — почти и не удивившись, спросил он. Катька на то и Катька, чтобы обо всем на свете догадываться. Поговорили, обсудили, и Кэт дала «добро».

— Мне кажется, она замечательная. Я рада за тебя, Андрюшка.

— Спасибо, Кэт. Ты тоже — замечательная! Я как-нибудь заеду... когда время будет.

Естественно, он не заехал. Она и не ждала, да и не до этого было — весна, пора не только любви, но и экзаменов. К тому же в Москву приехал творить знаменитый польский художник, Катя по счастливой случайности с ним познакомилась, он нашел ее привлекательной и стал рисовать... Судьбы большинства натурщиц ей миновать не удалось, и вскоре она уже собралась переезжать к нему, потом узнала, что беременна, решила рожать, потом он ее бросил, уехал опять в свою Польшу, а у нее случился выкидыш... История, несмотря на все старания отца, все-таки успела просочиться в газеты. Все эти события произошли за считанные недели, и в финале своей первой жизненной драмы Катя предстала перед Андреем какой-то другой — вытянувшейся, осунувшейся, с огромными синими кругами в пол-лица и затравленным выражением глаз.